Пишет Татьяна Вавилова:
Александр Иванович Шутихин, отец моей мамы родился в Ташкенте, в 1882 году, 7 августа по старому стилю. До сих пор сохранилась улица и военный госпиталь, в котором он родился. Отец Александра Ивановича, Иван Петрович Шутихин, работал в госпитале бухгалтером, и семья жила в служебной квартире, на госпитальной территории. При военном госпитале была церковь во имя Св. Пантелеймона, в которой крестили своего сына Коллежский Секретарь, а позже Коллежский Советник, Иван Петрович Шутихин и его жена Вера Михайловна, в девичестве Амбурцева. Сейчас церковь превратилась в прекрасный, самый большой в Ташкенте Успенский собор Туркестанской епархии. В чудом сохранившейся старинной метрической книге записаны восприемники: майор 17 Туркестанского линейного батальона Феофил Петрович Пиотровский и Анастасия Егоровна, жена Губернского секретаря, комиссара того же госпиталя, Николая Колпакова.
Крестил деда известный в крае священник Владимир Михайлович Невоструев.
Дед мой был четвертым ребенком в семье Шутихиных, до него родились две девочки и мальчик – Валентина, Мария и Владимир.
Мне мало известно о семье прадеда Ивана Петровича, знаю, что он родился 12 августа 1849 года, сын Коллежского регистратора. Воспитывался в бывшем Оренбургском училище военного ведомства, после окончания которого с 18 июня 1865 года стал служить писарем в Казанском Окружном Интендантском складе, а осенью того же года переведен в контору Астраханского военного госпиталя и произведен в унтер-офицеры 11 июля 1868 года. Затем учился в Оренбургском пехотном юнкерском училище по программе канцелярских служащих и в 1874 году произведен в Коллежские регистраторы. В Ташкент приехал 3 апреля 1876 года в составе 3 Оренбургского линейного стрелкового батальона, где исправлял должность делопроизводителя. А в 1877 году назначен Комиссаром Ташкентского военного госпиталя и бухгалтером. Был у Ивана Петровича брат, полковник Артемий Петрович, который тоже служил в Туркестане, в войсках Самаркандского округа.
В 1885 году, когда деду моему исполнилось всего 3 года, Ивана Петровича перевели в Самарканд и назначили смотрителем госпиталя. От ташкентского детства у деда осталось одно самое яркое впечатление. Выскочил он из двора на Госпитальную улицу, а мимо идёт узбек с большой корзиной аппетитного винограда. Попросил малыш виноград , а продавец денег требует. Денег не было. Тогда решил Шурка выменять огромную кисть винограда и предложил продавцу свои штаны!
В должности смотрителя Самаркандского госпиталя отец деда проработал 23 года, вплоть до своей кончины 3 августа 1908 года. Был награжден орденами Святого Станислава 3 и 2 степени, Святой Анны 3 степени и Св. Владимира 4 степени с надписью за 35 лет службы.
Иван Петрович Шутихин, отец Александра Ивановича. Мой прадед.
Дед мой, Александр Иванович, воспитывался во 2-м Кадетском корпусе в Оренбурге. Кадетский корпус в Ташкенте построен еще не был, пришлось Шутихиным старших сыновей отправлять в далекий Оренбург. Семья многодетная, всего воспитывали 10 детей. А жалование у Ивана Петровича было не очень большое. Учитывали каждую копейку. Поэтому не всегда привозили сына на каникулы домой, иногда деду приходилось оставаться в кадетском корпусе на всё лето вместе с такими же детьми из малоимущих семей. Тоскливые каникулы запомнились ему на всю жизнь.
Но в целом, кадетские годы прошли весело. Устраивались балы, рождественские маскарады. Кадетов приглашали на праздники в Николаевский институт благородных девиц, в котором в то время училась бабушка, Ольга Викторовна Мединская. Так они с дедом и познакомились.
Вера Михайловна Шутихина, мама Александра Ивановича. Моя прабабушка.
Об Оренбурге больше вспоминала бабушка, дед только соглашался или поправлял её. Кадеты отличались озорством. Кухня в корпусе находилась в подвальном помещении, и к обеду пищу поднимали на открытом лифте. Стоит, вспоминали мои старики, в лифте поварёнок, держит на подносе котлеты и медленно выплывает из лифтового отверстия в полу. И обязательно кто-нибудь из мимо пробегающих кадетов не утерпит, схватит котлетку и под возмущенный крик поварёнка бросится наутёк. Бывало, что обижали и своих друзей, дети народ жестокий.
В Ташкенте в 50-60-е годы на нашей улице Обсерваторской жил профессор Евгений Петрович Залесский, товарищ деда по кадетскому корпусу. Я помню этого высокого, худощавого человека с бородкой. Сестра Залесского как раз тогда тоже училась в Оренбурге, в Николаевском институте. Евгений Петрович очень ждал наступления праздников, чтобы увидеться с сестрой и готовил ей подарок. Однажды он решил собрать с пирожных, которыми угощали кадетов по воскресеньям, цукаты. Стаканчик с ними он поставил между оконными рамами и прибавлял туда лакомство каждое воскресенье. И что же, противные кадеты стащили стаканчик, когда он почти заполнился!
Александр хорошо рисовал. Главным начальником Военно-учебных заведений в то время был Великий князь Константин Константинович Романов, внук Императора Николая I. Однажды он приехал в корпус с инспекцией. Среди других художественных работ учащихся Великий князь увидел рисунки деда. Они так понравились Константину Константиновичу, что он ходатайствовал о переводе деда в Петербург, чтобы он мог учиться рисованию. Но там Александр оказался совсем оторванным от родных и друзей. Кроме того, по мнению бабушки, дед не отличался усидчивостью и терпением, которое было необходимо не меньше, чем талант. Вернулся в корпус, за что был руган бабушкой неоднократно. Даже я помню, как она, уже в глубокой старости, упрекала деда в лени. Рассердится за что-нибудь и обязательно упрекнет: "Что с него взять! Сам Великий князь его определил учиться на казенный счет, а он не пожелал!". Но рисование дед не оставил и говорил, что те 10 месяцев, которые он провел в Петербурге, дали ему многое. В конце жизни умение рисовать его очень выручило. Прирабатывал к небольшой зарплате рисованием.
Кадетский корпус Александр Иванович окончил по первому разряду, то есть с отличием. Образование продолжил в Москве, в Александровском пехотном училище, с 1901 по 1903 год. Окончив училище тоже по первому разряду, отправился в чине подпоручика в 3-й Зерабулакский резервный батальон, в город Самарканд, домой. Но через год был переведен в Мерв, во 2-й Закаспийский железнодорожный батальон делопроизводителем по хозяйственной части. С 1907 года служил в 7-м Туркестанском стрелковом батальоне в Самарканде.
Александр Иванович Шутихин, кадет 2 Оренбургского корпуса. 1901 год.
Батальон входил в 5 Туркестанский стрелковый полк в составе 2-й стрелковой бригады 1-го Туркестанского армейского корпуса. С 5 октября 1906 года Александр Иванович поручик, с 20 ноября 1910 года штабс-капитан. В этом же году, продолжая службу в 5 Туркестанском стрелковом полку, занимал должность полкового адъютанта. В 1912 году награжден орденом Святого Станислава 3 степени.
С Ольгой Викторовной, моей бабушкой, Александр Иванович обвенчался в 1909 году, после смерти отцов, Виктора Юлиановича и Ивана Петровича. Умерли они в один год и в один месяц, с разницей всего в три дня и лежат оба на старом солдатском кладбище в Самарканде. До завершения годичного траура оставалось еще немного, поэтому пышной свадьбы не делали. Да и не была богата молодая пара. Сняли меблированную квартиру в Самарканде. Вместе с ними поселился денщик поляк Станислав Тарашкевич, который стал незаменимым помощником в хозяйстве и даже вынянчил мою маму: любил с ней гулять, сердился, когда прохожие восхищались девочкой, боялся сглазу.
Мама родилась 1 января 1914 года. Больше детей у них не было. В тот год началась Первая мировая война, а вслед за ней революция, которая перевернула их жизнь, изменила ее навсегда.
В РГВИА сохранились «Журналы военных действий» 5-го Туркестанского стрелкового полка. Это дневник, повествующий о каждом дне войны. С волнением узнавала маршруты переходов, ход боёв, представляя себе деда среди фронтовых товарищей.
Согласно записям, ночью 18 июля 1914 года командование полка получило телеграмму от начальника 2-й Туркестанской стрелковой бригады о всеобщей мобилизации. Месяц полк готовился к отправке на фронт. Из командировок возвращали офицеров, заменили старого врача полка Коллежского Советника Ивана Фёдоровича Копытовского молодым лекарем. Копытовский остался в самаркандском лазарете. Прибыли ещё два военных врача. А 76-летний протоиерей Владимир Михайлович Невоструев, тот самый, который крестил деда в госпитальной церкви, оказывается служил вместе с дедом в 5 стрелковом полку священником и тоже отправился на фронт, став благочинным 2-й Туркестанской стрелковой бригады.
Полк в составе 43-х офицеров, 3-х врачей, 9-ти классных чиновников и около 2000 нижних чинов под командованием полковника Бориса Осиповича Душкина выступил по железной дороге по маршруту Самарканд – Курск 19 августа, разделившись на 4 эшелона. Первый отправлялся ночью, второй и третий утром с разницей в 2 часа, а четвертый днём.
Последнюю ночь перед отправкой на фронт офицеры провели в Военном собрании, а утром Ольга Викторовна и Станислав еле разбудили деда. На вокзал приехали, когда уже все были в сборе. Перрон был полон, солдаты играли на гармошках, пели песни.
1903 год. Юнкер Александровского училища. Выпуск.
В одном полку с дедом служил его младший брат Виктор, подпоручик, и два зятя, мужья его сестер - капитан Сосье Николай Петрович и капитан Эсипов Иван Петрович. Рядом с каждым стояли взволнованные супруги. Времени на прощание почти не оставалось. Подали сигнал к отправке поезда. Закричали, заголосили, замахали платками солдатские жёнки. Александр Иванович поспешил к своей роте, бабушка услышала команду «стройся», потом «по вагонам», увидела фигуру деда на подножке медленно отплывающего от платформы вагона и осталась с крохотной мамой на руках.
Поезд сначала следовал по намеченному маршруту, но по дороге пришел приказ ехать в Гомель, в район военных действий, куда прибыли 2 сентября.
1-й батальон, штаб полка, конно-разведочная команда высадились в 6 часов вечера на станции Червонный бор и расположились биваком в сосновом лесу в версте от железнодорожного полотна, а 2-й батальон с командой пулемётчиков и службой связи выйдя на разъезде Спядово(?) расквартировался в деревне. По моим предположениям дед был в 1-м батальоне.
3 сентября в 7 часов утра 1-й батальон выступил в город Ломжу, а 2-й в деревню Хойны. Это был первый переход, каких не счесть за годы войны. Шли в любую погоду то по шоссе, то по песчаному грунту, а иногда везло – садились на поезд. Недаром дед всегда ходил пешком, даже в старости, когда в Ташкенте появился городской транспорт, он шёл по жаре и по холоду, не желая толкаться в трамваях и автобусах. Говорил: «Я привычный, я – пехота».
18 сентября 1914 года. Первый бой у села Жорново. Поставлена задача оборонять город Августово с северо-запада и заставить немцев прекратить его бомбардировку. Задачу выполнили. Ночью собрали убитых и раненых, подсчитали первые потери: 1 офицер ранен, 10 солдат убито, ранено 74, пропали без вести 7, в плену оказались 3.
От Августово переход в 21 версту в Рейград и 26 сентября снова победный бой под Маргграбово. 4 убитых, 47 раненых, 9 пропавших без вести. Так и шли пешком по Европе с боями и потерями. Что у них было на вооружении? Штыки и винтовки у 1859 стрелков под Магграбово и 8 пулемётов у пулемётной команды. Офицеров 31.
Конечно, на помощь приходила артиллерия и кавалерия, но пехоту всё равно называли пушечным мясом и к 1916 году потери даже среди офицеров были настолько велики, что пришлось спешивать ротмистров из кавалерии и отправлять в стрелковые полки. Сентябрьское наступление на город Августов - Сувалки вошло в историю как Первая Августовская операция. 5 Туркестанский стрелковый полк в составе 2 Туркестанской стрелковой бригады, которой командовал генерал-майор И.В. Колпиков, входил в 10 армию русского Северо-Западного фронта. Она сражалась против войск 8-й германской армии. Бои происходили в северо-восточной Польше, в Августовском лесном массиве. Закончились победой русских, позволившей отвоевать у германцев половину Восточной Пруссии.
С 11 ноября по 19 декабря 1914 года полк принимал участие в Лодзинской операции, с 15 июля по 2 сентября 1915 года в так называемом Польском мешке. В июльском бою 1915 года потери полка составили 340 человек: 227 раненых нижних чинов, 8 офицеров, 87 человек остались на поле боя и 22 убиты, из них 1 офицер. Это были самые большие потери 5 Туркестанского полка за всё время войны.
В плен тогда попал брат деда Виктор Иванович Шутихин. С тех пор о нём не было никаких вестей. Не вернулся с фронта и зять, Иван Петрович Эсипов, убит в бою племянник Борис Артемьевич Шутихин, выпускник Ташкентского кадетского корпуса. Затерялись, пропали без вести и братья Владимир и Алексей, воевавшие в других Туркестанских частях.
Не знаю, когда, но с фронта деда комиссовали по болезни. Я нашла карточку выбывшего в документах Первой мировой, но числа на ней нет. Госпитализирован в Николаевский госпиталь в Петрограде.
После выздоровления новое назначение получил в Финляндию, в губернию Оулу, город Брагестад, Окружным воинским начальником. Сейчас город называется Раахе, он расположен в живописном месте, на берегу Ботнического залива. Бабушка с мамой выехали к нему. Оулу – родина бабушкиного деда барона Густава Карловича Сильвергельма. Вполне возможно, что она встретилась тогда со своими родственниками, проживавшими в Финляндии. Еще был жив младший брат Густава Карловича, Эрик Егорович, как звали его в России. После отставки с военной службы они с женой Евдокией Дмитриевной переехали из Сибири в Финляндию, в своё имение. Финляндия нравилась бабушке, она всегда с теплотой вспоминала проведенное на родине предков время.
Однако, служба деда в Брагестаде оказалась непродолжительной. Грянула революция 1917 года. Финляндию охватила гражданская война. Белая финская гвардия побеждала. Александру Ивановичу вместе со своими подчиненными и семьей удалось выехать через занятый белофиннами город Каяны в Россию. Ехали на лошадях, в январский мороз по снежной дороге, стараясь обойти места, где шли бои. Дорога была долгой и нервной, бабушка всё время спрашивала, скоро ли Россия. А ямщик ответил: «Как начнутся кочки да ухабы, так значит, и началась Россия».
В документе, который всегда хранился у нас как особо важный, говорится, что «капитан А.И. Шутихин, бывший Окружной воинский начальник в городе Брагестаде, вывез на свой счет всё оставшееся у него на руках делопроизводство, печати и денежные документы с ассигнациями на золото и, прибыв в город Великий Устюг, сдал все Уездному комиссару по особой описи за № 42».
Предположительно Финляндия. 1917-18 годы. Дед стоит на санях в фуражке, прикуривает.
Много раз обсуждался в нашей семье вопрос, правильно ли сделал дед. Тогда многие остались и выехали из Финляндии в Европу. Но Александр Иванович рассудил по-другому и сам никогда не жалел об этом, хотя жизнь его после революции круто изменилась.
Несколько лет прожили в Устюге. Александр Иванович устроился на работу в Северо-Двинский Губпродукт. В 1919 году его назначили Заведующим распределением Губпродукта. Пригодились навыки управления. Новые власти остались им довольны. Вскоре объявили призыв в Красную Армию, но медицинская комиссия Александра Ивановича от строевой службы вновь освободила по болезни сердца. В Устюге Шутихины жили до 1923 года. Дед служил во Внешторге, в Госторге. В царской армии не было строительных батальонов, возведением крепостных укреплений и переправ через реки и горные перевалы занимались пехотинцы. Знания по строительному делу пригодились в мирное время. Дед во всех организациях занимался строительством и ремонтом. Получив хорошую характеристику от Губисполкома, в которой его называли человеком добросовестным и лояльным к советской власти, Александр Иванович переехал в Сестрорецк. Устроился техником в строевую часть Сестрорецкого пограничного отряда. Сохранилось удостоверение, выданное деду в апреле 1926 года, которое давало ему право передвигаться в пограничной полосе Карельского перешейка, а также проживать на частной квартире, подписанное начальником отряда Симонайтисом.
Однако в Сестрорецке деду не понравилось. Как только появилась возможность, уехал. Уж не знаю, по каким правилам, но предоставили Александру Ивановичу бесплатный переезд в любой город СССР. И дед выбрал: «Едем на родину, в Ташкент, к узбекам!». Он не боялся жары, любил солнце, скучал по дыням, урюку и винограду, по журчанию воды в арыках и растущим по их берегам карагачам.
В 1927 году высадились на ташкентском вокзале. Маме уже исполнилось 13 лет. В Самарканд, где в запертой квартире оставались все вещи – мебель, ковры, посуда, столовое серебро, пианино Беккер, антиквариат, семейные фотографии в дорогих кожаных альбомах с серебряными застежками и прочее, не поехали. Сестры и брат деда, пережившие в Самарканде революционные годы, из наследства генерала Мединского спасти смогли только фотографии, да и то без альбомов, завернутые в красную расшитую скатерть. Я ее помню, она потом закрывала нишу в стене. Начали жизнь с нуля.
К 1927 году старые ташкентские особняки перешли во владение жилищных кооперативов – ЖАКТов. Размер жилой площади на одного человека сократили. Комнаты и другие помещения в особняках изолировали и получились многоквартирные дома. В тех случаях, когда в них оставались прежние владельцы, их расселяли на общих основаниях.
Александр Иванович устроился техником в коммунальный банк, затем в городской и районный отделы образования. Работал прорабом по ремонту зданий школ, детских садов и детских домов. Получил комнату в ЖАКТе на улице Ак-Курганской, недалеко от знаменитого Алайского базара. До революции дом принадлежал ташкентскому полицмейстеру. В большой и светлой полицмейстерской кухне и разместились мама, бабушка и дед. Бабушка не отдавала маму в начальную школу, учила на дому сама по всем предметам. Чтобы продолжить обучение в школе, нужно было сдать экзамены, включая узбекский язык. Алфавит тогда еще оставался арабским, и это была катастрофа. За одно лето предстояло освоить арабскую графику. Но дед был человеком предприимчивым и общительным. Он быстро нашел репетитора, и к началу учебного года мама сдала все экзамены и была зачислена в школу №3 на углу Урицкой и Ак-Курганского переулка. Позже через дорогу построили новое типовое здание школы, но №43, В ней училась я, а мама приходила к нам на вечера встречи выпускников. Бабушка тоже сдала экзамены, чтобы подтвердить сожжённый аттестат об окончании Николаевского женского института. В страхе перед репрессиями многие бывшие институтки уничтожили свои документы, чтобы стереть своё «благородство». Поэтому в городском отделе образования организовали специальную комиссию по восстановлению документов. Тем, кто выдержал экзамены, разрешалось преподавать. Бабушка преподавала немецкий и французский языки. Жизнь постепенно налаживалась.
Но наступил 1937 год. Начались массовые аресты «бывших». В районе Ак-Курганской по ночам увозили то одного, то другого. Настала очередь деда. Я не запомнила даты, не записала во-время, но знаю, что 1937 год. По рассказам мамы обыск в их единственной комнате шел несколько часов. Было холодно, мама сидела на сундуке в одной ночной рубашке и замерзла, просила разрешить одеться. Не позволили. Перерыли все шкафы, сундук, чемоданы, постели. Даже золу из печки выгребли. Искали оружие. На счастье, не нашли на дне большого сундука погон Константина Ивановича Мачинского. Его хранила и привезла с собой из Коканда вдова Мачинского, бабушкина сестра. Елизавета Викторовна собиралась переезжать в Ташкент. Дед не смог бы доказать, что погон не его, оба были капитанами. Увезли Александра Ивановича под утро. Забрали все книги на иностранных языках, все фотографии офицеров в погонах. Одну бабушка упросила разрезать. Это была ее любимая фотография с братом Константином. Фото Константина отрезали и забрали с остальными вещами.
Сначала Александра Ивановича содержали в подвале на Алексеевской улице, а потом перевели в ташкентскую тюрьму, располагавшуюся на углу Энгельса и Малясова.
Александр Иванович рассказывал, что в камере стояли трехэтажные нары, народу много, душно, летом дышать нечем. Четверо дежурных брали за углы простыню и непрерывно её раскачивали, чтобы хоть как-то вытолкнуть через маленькие окна застоявшийся горячий воздух. В одной камере с дедом сидели епископ Войно-Ясенецкий и мусульманский мулла. Так думал тогда дед, потому что «мулла» постоянно молился и очень подружился с Войно-Ясенецким. Уже через много лет я прочитала, что был это не мулла, а родственник афганского Амануллы-хана, Мухаммади.
Фамилию следователя я запомнила – Петров. Всю жизнь мама вспоминала его с благодарностью. В то жуткое время он смог остаться человеком. Не допускал пыток, когда при допросе в комнату заглядывали широкоплечие ребята и вопрошали, не надо ли помочь, говорил, что сидит перед ним свидетель. Петров сделал запрос в Устюг и Сестрорецк, чтобы удостовериться, что из Финляндии дед привез документы и ассигновки и сдал всё новым властям. Однако таких запросов было много, бюрократическая машина поворачивалась медленно.
Однажды поздно ночью в окно квартиры на Ак-Курганской постучалась незнакомая женщина. Она принесла маленькую, мелко исписанную химическим карандашом тряпочку – письмо от деда. Её муж сидел с ним в одной камере, его освободили, и он отважился передать письмо. Дед просил нанять адвоката, писал, что арестовали его по голословному обвинению бывшего однокашника по кадетскому корпусу.
Раз в месяц принимали передачи. Около маленького окошка выстраивалась огромная очередь жён, матерей, детей. Сотни стояли, а отойти ни на секунду нельзя, пропустишь очередь, придется месяц ждать другого раза. В день, когда принимали передачи для деда, приходили только те, чья фамилия начиналась на букву «Ш». Однажды передачу не приняли, сказали, что нет в списке. Долго искали, ходили в Шумиловский городок на пересылку, делали запросы в Москву, но ответ был один: «Нет в списках». И вдруг приходит повестка, бабушку вызывал к себе следователь Петров. Собрала узелок, со всеми попрощалась, думала, что не вернется. А Петров стал ее корить: «Что же Вы бросили своего мужа? Он же думает, что Вы и дочь умерли». Оказалось, что случайно фамилия выпала из списка, но никто не захотел разобраться.
Деда выпустили в 1939-м, более 2 лет просидел как подследственный. Снова начал работать техником, прорабом в разных организациях. А когда материально было туго, выручали способности к рисованию. На Алайском базаре тогда продавали разные кустарные вещи. Фанерные и деревянные полочки с картинками, шкатулки, деревянные игрушки, пасхальные яйца. Александр Иванович нашел напарника, который работал по дереву, а он раскрашивал и разрисовывал изделия. Кроме того, рисовал картины и портреты знаменитостей для школ, больниц и детских садов. Оформлял залы для новогодних ёлок.
Характер у деда был веселый, лёгкий. Любил шутить, оправдывал свою фамилию. Никогда не жаловался на судьбу, обходился крайне малым, был вынослив и неприхотлив. Не унывал, если не было денег: «Ерунда! Завтра заработаю!» Дед запомнился мне человеком надёжным, заботливым и очень любящим своих родных. Детство моё пришлось на нищие послевоенные годы. Ни одежды, ни игрушек, ни сладостей! Обшивала и обвязывала меня папина мама, она же сшила первую куклу, тряпичную, с плоским лицом, глазами-пуговицами и косами из ниток. Купить новое было негде и не на что. И вдруг дед приносит настоящую фабричную мягкую игрушку – белого зайца в желтых шелковых штанах! Роскошный подарок! Только дед мог разыскать такое чудо. И вторую мою настоящую игрушку тоже купил где-то дед. Это был тёмнокожий мальчик в чалме и шароварах с ярким платочком в руке. Дед называл его Багдадским вором. Тогда во всех кинотеатрах шёл фильм с таким названием. На Новый год добывал подарочные кульки и билеты на ёлку. А маме подарил однажды духи. Это в голодное время, когда дамы щеголяли в резиновых калошах с деревянными каблуками вместо ботинок!
1955 год. Последнее фото на документы. Александр Иванович Шутихин.
Умер Александр Иванович Шутихин 20 августа 1955 года в день своего рождения по новому стилю, ровно в 73 года, скоропостижно - смерть праведника. На пенсию выйти не успел, хотя все справочки собрал и аккуратно приколол в папку.
Среди пришедших проститься был старик с белой, как лунь, длинной бородой. Тот самый однокашник, который на допросе показал на деда. Ему, бедному, достался другой следователь, не Петров. И мучить его начали ещё с 20-х. Сажали, высылали из Ташкента, не давали работать. Бывший офицер, Георгиевский кавалер Первой мировой войны, не выдержал издевательств. Я знаю его фамилию, он жил недалеко от нас, мама хорошо была знакома с его дочерью. Но имени этого несчастного человека я не назову. Мой дед простил его ещё тогда, в ежовщину.
