Пишет Татьяна Вавилова (2014 год):
Время от времени я приезжаю на Ассакинскую и долго стою на новом мосту, вглядываюсь вдаль и стараюсь определить, где же она проходила, улица Новая-Каблукова. Нынешняя магистраль поглотила и ее, и дома по обеим сторонам, ополовинила выходящие на Каблукова улицы Учительскую-Кары-Ниязова, Уездную-Икрамова, Аккурганскую-Былбаса, Фрунзе и Финкельштейна. Нет углового дома с купольной крышей и магазина Стекляшки, только на левой стороне осталось старое здание в три этажа, которое и служит ориентиром.
Вдоль улицы тянется длинный забор и одна старая чинара нарушает его монотонность. Рядом с ней, напротив подземного перехода, есть проём, который я называю окном в прошлое. Через него можно попасть на родную мою улицу Обсерваторскую.
Но сначала хочется поздороваться с покрытой осенним золотом чинарой. Кроме неё здесь уж некому помнить, как в начале 1970-х я мчалась сюда с работы сломя голову, чтобы во-время забрать у няни Полины своего маленького сына. Под чинарой была лавочка, на ней и сидела строгая няня с детской коляской.
Справа от чинары вырыт котлован, за ним высится элитная многоэтажка, как раз на месте дореволюционного одноэтажного дома принадлежавшего ташкентскому полицмейстеру. В 1927-м году в полицмейстерской кухне поселились мои дедушка с бабушкой и 13-летняя мама. С тех пор полвека мы не покидали здешние места.
Напротив чинары странный дом со старинным крылечком, такие я видела после землетрясения 1966-го. Но этот страдалец не жертва стихии, а результат частичного сноса. По нему теперь можно изучать особенности строительства жилых домов начала 20-го века.
Пока я разглядывала обнажившуюся голландскую печку или контрамарку, как ее ещё называли, вышел погулять хозяин с собачкой. Разговорились. Оказалось, что ему не подошли условия сноса, а пока он упорствовал и торговался с инвесторами, те раздумали и оставили его среди пустыря поросшего бурьяном.
За полуснесенным домом попадаю, наконец, на Обсерваторскую. В моё время улица вела к воротам обсерватории, поэтому и получила такое название. Застраиваться начала в самом конце 19 века, но по большей части. в начале и середине 20-го. Дома принадлежали купечеству, офицерам и чиновникам. В старом справочнике можно прочесть некоторые имена: Павлова, Брумевич, Афанасьева, Дарин, Амирханов, Кольцова. После революции дома передали жилищным кооперативам, ЖАКТам, и заселили в каждую комнату по семье, прорубили двери во двор, пристроили тамбурчики-кухни и получились коммунальные дворы.
В глубине двора №4 жили мамины старинные друзья, устюжане Носальские. Доктор Антон Иосифович Носальский служил на Ташкентской железной дороге по санитарной части, но и свою лечебную практику не забывал, лечил всех знакомых. Но я уже не застала ни его, ни супругу. В маленькой квартирке остались старшая дочь Тамара Антоновна с мужем Павлом Александровичем. Ах, сколько десятилетий подряд мы всей семьёй приходили к ним на Пасху, Рождество и именины! Тамара Антоновна выпекала
высоченные куличи, а из старинной деревянной формы с крестами и надписями «Христос Воскресе» вынимала творожные пасхи, укладывала вокруг разноцветные яйца. К православному угощению жены Павел Александрович добавлял блюдо вкуснейшего узбекского плова, приготовленного, как хитро улыбаясь он любил приговаривать, по рецепту Алимжан –ака. Гости садились за стол. Удивительно, сколько их помещалось в крохотной комнатушке! И всем хватало места, угощения и внимания. После первой рюмочки Павел Александрович непременно вспоминал годы учебы в Учительской семинарии, той, что стояла на сквере, о праздниках и танцах с ташкентскими гимназистками. Тамара Антоновна снисходительно посмеивалась, но когда супруг поднимал вверх палец и восклицал: « А знаете, как басмачи наступали на Чуст!», бутылочку со стола убирала подальше. Милые, милые старики! Светлая вам память!
Близость новостройки и снос соседних улиц не всех пугает, многие здания выкуплены и отремонтированы, даже перестроены, а то и вовсе поставлены заново. На перекрёстке с улицей Виктора Малясова под кафе «Фаэтон» переделаны несколько домов. Когда-то и здесь я бывала часто. В угловом доме жила семья Даниелянцев, тоже людей чудесных и гостепримных, готовых помочь в любую минуту. С Наташей Даниелянц я проучилась в одном классе все 10 лет и очень подружилась. По соседству жили Вика Остапчук и Зуля Иноятова, после школы мы собирались у Наташи, секретничали за ширмой, перегораживающей большую, но одну на все три поколения, комнату. Приходил и наш одноклассник, будущий муж Наташи, Юра Клейман. Обсуждали прочитанное, бегали вместе в кино, восхищались Стриженовым и Тихоновым, спорили, кто из них красивее. Смотрели все в слезах «Летят журавли» и молча, еще не оправившись от шока, возращались из летнего кинотеатра в парке Горького после «Чистого неба».
Наташа с давно в Америке, не приезжает, не видела она «Фаэтон».
Наискосок от Наташи жили пожилые брат и сестра Залесские, дети знаменитого ташкентского агронома Петра Карловича. Евгений Петрович был однокашником моего деда по кадетскому корпусу в Оренбурге, а бабушка там же училась в Николаевском женском институте с его сестрой. Жизнь отца и сына Залесских настолько интересна, что о них я обязательно напишу отдельно.
Ближе к Урицкой, на правой стороне, сияет недавно отремонтированный двухэтажный жилой дом. В нем в 30-40-е проживали сестры-близнецы Жемчужниковы, служившие вместе с моими родителями. Ходили слухи, что до революции семья Жемчужниковых владела всем домом. Участник Среднеазиатских походов, Жемчужников в далёком 1865-м стал первым комендантом ташкентской крепости. Он же открыл одним из первых гостиничные номера в городе.
А вот и крыльцо Никитиных. Ничего не изменилось – контрфорсы, появившиеся после землетрясения, те же окна с широченными подоконниками, только деревянную дверь новые хозяева заменили железной. И уж не стоит, как бывало, на своем крыльце Михаил Данилович, весельчак и балагур, влюбленный в поэзию серебрянного века. Какие книги хранились в этом доме! В школьной библиотеке не выдавали таких. Дореволюционные издания Блока и Лермонтова с подробнейшими биографиями, опальные Ахматова и Зощенко, Бабель. Сколько раз я перечитывала «Малиновую голубку» и «Беню Крик»! Но и рассказы о детстве и юности самого Михаила Даниловича можно было слушать бесконечно. Он горько шутил: « Тебе хорошо, у тебя мама есть. А меня соседка родила!». Михаил Данилович не знал ни своих родителей, ни настоящих имени-фамилии, даже национальности своей он так и не узнал никогда. Вырастили его приемные родители, у которых своих детей много было. Среди них маленький Миша резко выделялся, — сероглазый, но с черными, крупными кудрями и с проколотым ухом, он больше походил на цыгана или молдованина. Сколько ни пытал приемных родителей, даже жену свою, Веру Николаевну, посылал, но они так ничего и не рассказали. В революцию 16-летний Михаил Данилович ушел в Красную армию, на коне саблей орудовал, но вспоминать то время не любил. Когда все вокруг только и говорили что о культе личности и репрессиях Сталина, это он, старый коммунист и бывший чекист, сказал мне, прищурившись: «А Ленин, думаешь, добренький? Он такой же кровавый вождь революции!». Из «органов» ушел во-время, еще до той «мясорубки». Обвинили в чем-то мужа своячницы, а его, как родственника, уволили. Михаил Данилович и рисовал очень хорошо, я бережно храню несколько его графических работ.
Дома на перекрестке с Урицкой не узнать! Справа жили Муравьевы, в саду у них росла высокая тянь-шанская ель. Самый старший Муравьев преподавал в техникуме, когда там мама училась. Позже в доме остались жить его сын Владимир с женой Евдокией и две дочери. Семью Муравьевых лучше знала мама и с Никитиными они по-соседски дружили. Кто жил на противоположном углу, не помню, кроме учительницы младших классов 43-й школы Беловой. Теперь уж не разобрать, где было ее крыльцо, всё перестроено и второй этаж появился. Новые люди прибыли!
На этом улица Обсерваторская, как теперь, не заканчивалась. Она шла между 43-й школой и продуктовым магазином к Банковскому дому, сворачивала направо и петляла до самых ворот обсерватории. Влево от нее отходили тупички и улица Кометная, пока не построили первые общежития ТИИМСХ. В наши дни от этой части улицы остался тупичок, перегороженный многоэтажным домом.
Повернувшись к нему спиной, я иду, как в 50-е, к своей школе, к задним воротам и, прощаясь с прошлым, бросаю последнийвзгляд на окна наших классов.
